Что бы ни писал Маканин сегодня, а последние его вещи мне откровенно не нравятся, он всегда останется для меня писательским авторитетом. Именно – авторитетом, то есть чем-то несравненно большим, чем просто автор. «Прямая линия», «На первом дыхании», «Ключарёв и Алимушкин», «Отдушина», «Голоса», «Где сходилось небо с холмами» – это вехи определённой литературной эпохи, 70–80-х годов. Хорошая была эпоха или плохая – судить бессмысленно. «Времена не выбирают…»

Маканина во многом обвиняли. В холодности, в математической просчитанности его прозы (по образованию математик, как, между прочим, Солженицын), в отсутствии историзма, духовности и т.п. Все это, кстати, почти справедливо, но вовсе не снижает авторитет Маканина. Да, «слезы» в его прозе искать не стоит. Хотя от финала «Прямой линии» и «Ключарёва и Алимушкина» горло всё-таки сжимает. Да, как писатель он выбрал позицию бесстрастного наблюдателя, жёсткого аналитика. Но ведь даже не в ХХ, а в XIX веке написано: «Волю дав лирическим порывам, изойдёшь слезами в наши дни…» (Некрасов). Маканин этой воли ни себе, ни своим читателям не даёт. Да, это писатель в большей степени европейский, нежели строго русский. Последние его вещи вообще как будто написаны для перевода на иностранные языки. Маканин никогда бы не смог написать «Живи и помни», «Уроки французского». Для этого есть Распутин, которому тоже, как Маканину, исполнилось 70 лет, с разрывом в несколько дней. То есть они буквальные ровесники, дети одного времени и одной страны – а какая между ними разница! Но такова Россия…

Как бы то ни было, я Маканину страшно благодарен. Для моего поколения, вступавшего в литературу в конце 70-х – начале 80-х годов (вернее, пытавшегося вступать, потому что пути были закрыты), проза Маканина стала если не откровением (как проза Юрия Казакова), то потрясением точно. Т а к в русской литературе еще не писали.
Юрий Нагибин был очень несправедлив, когда в своих «Дневниках» отказал Маканину в самостоятельности, заявив, что он весь, без остатка, вышел из Трифонова. Маканин, конечно, вышел из Трифонова. Но вот именно – с остатком, без трифоновского историзма. И это, как ни странно, было творческим прорывом. Вперёд, к новой прозе.
Лично я понял, в каком мире живу, только прочитав «Ключарёва и Алимушкина», небольшой рассказ Маканина 74-го года. Человека в бывшем смысле больше нет. Есть социальные роли. Кто свою роль угадал, тот победил. Кто обознался, погиб. «Улетел на Мадагаскар», как Алимушкин. Хочешь быть лидером – перестань быть самим собой. Хочешь остаться собой – становись «антилидером» и подыхай, как герой одноимённого рассказа Маканина. Индивидуальность – это плата, которую мы вносим за то, чтобы жить «в рою» (одна только буковка отделяет от «рая»). Все мы – «дети барака», даже если живём в приличных московских квартирах. Все мы вышли оттуда и никуда не пришли.

Это очень жёсткий вывод для городского человека, но это правда. Как и то, что цивилизованная культура паразитирует на народной, о чём Маканин написал в повести «Где сходилось небо с холмами». Эта повесть, по сути, вполне в духе «деревенской прозы», только там, где «деревенщики» предлагают вертикаль, спасение через веру в Бога, Маканин оставляет беспощадную горизонталь – холмы, холмы, холмы, без неба…

Конечно, он экзистенциалист, но с какой-то русской примесью. Я бы даже сказал чётче: уральской примесью.

Вот любопытно: когда он написал о Кавказе («Кавказский пленный»), от его прозы повеяло каким-то уж совсем ледяным холодом, эстетством, русской литературе не свойственным.

И ещё. Поздние герои Маканина стали как-то очень легко убивать («Андеграунд, или Герой нашего времени»). Вообще после перестроечной повести «Лаз» (1991 год, знаковый для всей страны) что-то непоправимо изменилось в составе его героев. Они стали слишком озабочены извращёнными сексуальными фантазиями (весь позднейший цикл рассказов и повестей). Это, безусловно, делает Маканина современным, как и прежде. Но я не хочу этой современности.

А ведь Маканин её предчувствовал… Ранние маканинские герои («Прямая линия», «На первом дыхании») молоды, умны, красивы и дерзки. «Отличные парни отличной страны». Но, как поётся в знаменитой песне в исполнении Пьехи, мотор в полёте уже отказал, и остаётся либо рухнуть на город, либо достойно дотянуть до леса. И отступления в историю, как у Трифонова, нет. Вперёд, к бездне.

Маканин, как никто из его поколения писателей, предчувствовал переход из «парка советского периода» в капиталистический «юрский парк». Он слышал это цоканье когтей будущих динозавров, с которыми и поговорить-то не успеешь, да и бессмысленно это. Удивительно название самого популярного из его романов – «Предтеча». Старик-знахарь дарует людям жизнь, отбирая их собственное «я», «сламывая пациента». Тогда, в начале 80-х, смысл названия был тёмен. Сегодня слишком понятен.

Маканин – писатель-философ. Он впитал в себя все философские течения ХХ века, впрочем, за исключением религиозных. Его повесть «Голоса» – образец раздробленного сознания, не способного соединить этот мир в целое, тыкающегося в его части вслепую.
Маканин – большой писатель.
Другого Маканина у нас нет…

11/2007