Нет, не забывается дискуссия в «ЛГ» (октябрь, 2005 г. – февраль, 2006 г.) о том, что такое нынешняя интеллигенция – миф или реальность. А тут недавно перебирал старый сундук и обнаружил среди бумажного хлама выцветшую школьную тетрадку в линейку. Среди попыток рассказов и юношеских любовных стихов – оригинал рукописи небольшой заметки про «культурно-творческих людей Смоленска и Рославля», опубликованной в районной газете лет тридцать назад. Не знаю почему, но я перечитал свой первый, может быть, ещё и не очень профессиональный, материал от корки до корки. И взгрустнул.

В ПОИСКЕ СЕБЯ?..

Среди прочих упоминался и баянист Толик Тишкин. Я немного знал его ещё по Смоленску. Вернее, по музыкальному училищу, где он учился. Толик был человеком талантливым: абсолютный слух, умение импровизировать, не длинные, но очень бойкие пальцы. Он играл на всех клавишных. Часто по-своему. И часто, как многие музыканты, пьяный.

Толика любили. В первую очередь за то, что он был человеком безотказным. А ещё и потому, что он никому не желал зла. У Толика никогда не было семьи. Периодически он жил с какими-то женщинами, иногда довольно долго. Но он был одинок. Нет, мать у него была. А через год или полтора после её смерти сгорел в её доме, в прямом смысле, в огне пожара и её сын – тихий музыкант Толик по фамилии Тишкин.

Нынешней весной исполнилось шесть лет, как ушёл из жизни мой коллега, журналист Сашка Макаров. Повесился в редакции, дождавшись, когда все уйдут. Странно… Он был на первый взгляд благополучным человеком – жена, трое детей, – преуспевающим журналистом. Его регулярно премировали, за освещение экологических проблем на Смоленской АЭС он даже получил международный грант Сороса. Сашка был талантлив многосторонне: писал стихи, песни, играл на гитаре, пел, писал прозу, очень неплохо рисовал. У многих в Рославле хранятся его работы. Он был общителен, и у него было достаточно если не друзей, то товарищей и в Рославле, и в Смоленске, и в Десногорске.

Или всё это только казалось? И на самом деле Сашка тоже был один?
Подобных примеров безмерного одиночества моих сверстников, зачисленных волею профессии или судьбы (?) в интеллигенцию районного масштаба, я могу приводить много. А ведь были знакомые и более старшего поколения и более молодого. БЫЛИ. Одни ушли в мир иной, другие ещё живут, но умерли как личности. Не состоялись. Не реализовались. А ведь могли.

В Велиже прозябает талантливый художник Артур. В Ельне куда-то пропал после ухода жены и смерти матери учившийся когда-то со мной журналист Костя. В Вязьме спивается нарколог Сергей, писавший в студенческие года интересные этюды-эссе. В нашем Рославле историк, кандидат наук Михаил мечет громы и молнии по поводу «этой дикой страны» и всё хочет уехать. Куда? Музыкант Алексей уехал с семьёй в Израиль. Жена и дети остались там, он вернулся. И всё ищет что-то в этой жизни. И не находит.

И все они похожи друг на друга в этом поиске себя, своей ниши, своего места. А было ли оно, это своё место?

ДЕНЬ ВЧЕРАШНИЙ

Круг интеллигенции районного масштаба с общими интересами, взглядами замыкается на 10–15 человек. По крайней мере так было в начале 80-х, когда я приехал в Рославль. В литературную студию районной газеты приходили люди разные. Были и без «верхнего» образования, но очень желавшие «ходить в интеллигентах». Впрочем, не о них речь. Из этого круга, в который входили инструктор горкома КПСС, замдиректора завода, директор местного турбюро, научный сотрудник музея, две учительницы, инженер-теплотехник, ответственный секретарь редакции, выпадал москвич, отбывающий «химию» за воровство книг из сельских библиотек. Очень интересный, надо сказать, человек.

Чем жили мы тогда в своём небольшом кругу? Прежде всего общением и тягой друг к другу. Во-вторых, «толстыми» журналами. Их в то время выходило предостаточно. Обсуждения маститых (журнальных) писателей и поэтов, разборы своего, доморощенного, творчества плавно переходили в дружеские попойки с недорогим вином, водкой и простенькой, но обильной закуской. Почти всегда была гитара. Пели, как и пили, почти всё. Удивительно, не было склок, скандалов. Наверное, потому, что никто никогда не держал фигу в кармане. И все знали, что зарплата товарища по «районному литературному цеху» от 120 до 200 рублей. Делить было нечего. Вместе отмечали дни рождения. Свои, Пушкина, Окуджавы, Бунина, Солженицына. Первое мая, Пасху и бог его знает ещё что…

Однако за всей этой неплохой, тихой провинциальной жизнью скрывалась непонятная мне до сих пор личная неудовлетворённость и собой, и тем, что тебя окружает. Возможно, все мы в то время ждали большого перелома. И при этом как люди, более чувствующие (всё-таки творческие), все мы внутренне (как животные, как звери) находились в ожидании большой опасности. И ещё: среди нас (теперь я знаю точно) не было ни одного настоящего оптимиста.
Я очень хорошо помню реакцию студийцев на смерть Брежнева. Никто, конечно, не плакал. Но у всех в глазах тогда был один вопрос: «А что будет дальше?» Перестройка и гласность на извечные интеллигентские вопросы «как жить?» и «что делать?» ответов не дали. Более того, вопросы эти стали для нас острей, больней.

Узкий круг литературных и других студий, замкнувшись, помер. Приказали долго жить и другие общественные организации, объединения интеллигентных людей. Даже в Смоленске. А в районных городах они погибли в первую очередь. Какие разговоры о прекрасном и вечном?! Какая наука, какие диссертации?! Есть ведь нечего! А тут ещё танк стреляет по Белому дому…
Именно в это время из жизни ушли многие мои знакомые. Кто-то тихо и незаметно, как подобает интеллигентному человеку, кто-то шумно и даже публично. С публикациями своих предсмертных «произведений», а потом и некрологов на их смерть в районных и областных изданиях. Только близких мне коллег-журналистов ушло в мир иной пять человек. Все – безвременно. Все, говоря казённым языком, в детородном возрасте.

Кстати, о детях. Именно в годы так называемой перестройки мои знакомые дамы – образованные и интеллигентные женщины – вдруг стали матерями-одиночками. Нет, они не развелись и не оказались по воле судьбы вдовами. Мужей у них никогда не было, а сыновья и дочки вдруг появились. Я понимаю, что это форма выживания, метод спасения себя как матери, как личности. И всё-таки мне грустно: мама, умная, интеллигентная, родила своё чадо не по любви, а из соображений самосохранения!.. И закрадываются дурацкие мысли: а будет ли счастлив этот ребёнок, когда вырастет?

ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

Весной этого года приехал я в Москву. Остановился у тётки. Елена Алексеевна – врач-фармацевт, работала в министерстве, её муж – авиаконструктор, трудился в КБ Туполева. Оба – московские интеллигенты. Вечером выпили чайку. Тётка с мужем пошли выгуливать противную и сопливую бульдожиху, а заодно и себя перед сном. А я бродил по комнатам «нехилой» квартирки, построенной во времена правления «вождя всех народов». На круглом столе в «большой зале» лежала тоненькая голубенькая целлофановая папка. Красивый компьютерный набор: «Жалоба». В верхнем правом углу адресаты: «Мэру г. Москвы Ю.М. Лужкову… префекту Тушинского административного округа… прокурору Тушинского административного округа…»

Попытался вчитаться. «Соседи Корноуховы в нарушение правил выгуливания собак, предусмотренные постановлением.., выгуливают свою собаку.., которая гадит.., что противоречит правилам.., приводит к нарушению экологических норм, нарушает санитарные нормы… Кроме того, в апреле прошлого года овчарка соседей очень сильно покусала нашу собаку… на лечение которой было израсходовано 1377 (одна тысяча триста семьдесят семь) рублей. Просим принять меры… Просим взыскать моральный… и материальный… Просим….»
За вечерним чаем мы говорили о театре и литературе, о том, что дорого выписывать «толстые» журналы, что когда-то любимый тёткой Хейли с его «Аэропортом» – это не литература, что до дикости замучила попса по ТВ, что… В общем, мы хорошо и интеллигентно говорили. Главное, по-доброму и искренне. И вдруг – эта папка…

Точнее Антона Павловича Чехова никто ещё о русской интеллигенции не написал. И очень жаль, что лучший, по-моему, фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино» не так давно был показан только на канале «Культура», который в Смоленской области принимают далеко не все районные города и посёлки. Проблемы интеллигенции конца ХIХ – начала ХХ веков остаются до сих пор актуальными, неразрешёнными, болезненными.

Писать «гневные и праведные» воззвания, открытые письма президенту и в парламент в защиту «своего народа» – это одно. Совсем другое – жить с этим народом. Жить в этом народе.

Странные и горькие, открытые и показанные ещё Антоном Павловичем, закономерности прослеживаются во всех трёх последних периодах (брежневский, горбачёвско-ельцинский и путинский) жизни интеллигенции. Ненужность её (интеллигенции) власти, полное её игнорирование властью. Достойная бедность. Желание жить и неумение жить.

Умные или хотя бы образованные интеллигентные люди не нужны были в нашей стране изначально. Их бегство, «философские» пароходы, ГУЛАГ, психушки, КГБ, парткомы, вечное безденежье… Но если раньше она, интеллигенция, мешала партии и правительству, а потому её и не могли не замечать, то сегодня её просто игнорируют. Ну есть она и есть. И живёт она сама по себе. На подачки всё той же власти, в своей достойной бедности.

И всё наша провинциальная интеллигенция понимает (кстати, слово это происходит от латинского intelligentia – понимание), но ей от этого понимания нисколько не легче.

29/2006