Выпускной вечер мы
отправились отмечать в Питер. Есть у нас в школе такая традиция – отмечать
выпускные вечера в Северной столице.
Что поделать: Питер так Питер.
В автобусе мне досталось место рядом с пожилой учительницей литературы.
Видимо, дорвавшись до взрослого собеседника, моя соседка стала с упоением
рассказывать о длившемся весь учебный год и только что завершившемся ремонте в
квартире.
Из многолетнего опыта хождения в бассейн, когда волей-неволей слышишь, о чём
разговаривают твои соседи по дорожке, я вычислила, что пожилые люди – не в
обиду, а как констатация факта будь сказано – говорят на три темы: болезни,
цены на коммунальные услуги и… ремонт.
«Мне ещё повезло», – подумала я в том питерском автобусе, слушая о плитке,
ковролине, дверях, обоях и подвесных потолках.
Представив объём выполненных работ, коллега перешла к перепланировке. Я мирно
дремала под рассказ о том, как кухня превращается в студию, и вдруг, словно
автобус тряхнуло на ухабе, резко проснулась на фразе:
– …сделали гардеробную комнату.
Вот счастье!
– Что? – не поняла я.
– Я говорю: гардеробная комната, – коллега закатила глаза, – вот счастье…
Если бы рядом со мной сидела учительница физкультуры или домоводства, я бы
подумала, что человек просто неточно выбрал слово: вместо «удобство», «комфорт»
употребил слишком сильное – «счастье».
Но моей соседкой была учительница русского языка и литературы с сорокалетним
стажем.
Она знала, что говорит.
И мне вспомнился чеховский герой, полагавший счастье в… крыжовнике, и слова его
брата, поведавшего миру эту грустную историю: «Как в сущности много довольных,
счастливых людей!»
Я знала, что моя соседка по автобусу недавно похоронила мужа, что у неё
взрослая незамужняя и бездетная дочь, а она расписывала, какое счастье
расположить по полочкам имеющиеся у неё двадцать пять шляп…
Став учителем литературы, я много раз ловила себя на мысли о том, что у детей
хорошие книжки и высокие герои зачастую находятся в одной части головы (как бы
на одной полке), а то, чем они руководствуются в повседневной жизни, – в
другой.
А мне всегда хотелось, чтобы эта конструкция была чем-то вроде сообщающихся
сосудов: наполняемость одного влияла бы на уровень другого.
Тем более грустно было видеть взрослого человека, учителя русской литературы,
всю свою жизнь посвятившего проповеди высоких идеалов, а в повседневной жизни
остававшегося простым обывателем.
Я не хочу никого ни клеймить, ни высмеивать, ни оплакивать. Но для меня,
преподающей величайшую в мире литературу, это главный вопрос: способна ли она
повлиять на человека, сформировать его душу, стать регулятором поведения? Или
она просто один из школьных предметов, делающих человека более образованным? Я
абсолютно не боюсь показаться кому-то наивной идеалисткой. Я прекрасно понимаю,
что литература, как и всякое искусство, не средство, а цель. Что она красота.
Но я так же глубоко убеждена, что это красота действенная, преображающая,
«выпрямляющая». Красота, которой спасётся мир, а значит, и человек.
…Я слушала свою коллегу, с восторгом расписывавшую, как в гардеробной комнате
под каждым платьем она поставит соответствующую пару обуви и как давно, можно
сказать, всю жизнь она об этом мечтала, и вспоминала её же недавнюю, в честь
150-летия Чехова, инсценировку, изобличающую человеческую мелкость, пошлость,
мещанство.
Неужели литература сама по себе, а жизнь сама по себе, с грустью думала я. Тем
временем, как это часто бывает в Питере, за окном пошёл дождь. Он шёл весь день
и всю ночь.
«Дождь стучал в окна всю ночь», вспомнила я концовку чеховского «Крыжовника».
