В 1903 году Валерий Брюсов в одном из писем упоминает имя Юргиса Балтрушайтиса в ряду таких поэтов, как К. Бальмонт, З. Гиппиус, А. Белый, Ф.К. Сологуб, Д.С. Мережковский. Эти имена в начале XX столетия составляли ядро издательства символистов «Скорпион».

Если дебюту Бальмонта и Брюсова, близких друзей и ровесников Балтрушайтиса, сопутствовал шумный, ошеломляющий успех, то Балтрушайтису, по мнению многих сочувствующих его творчеству критиков, широкая известность не грозила не только в настоящем, но и в будущем. Причиной такого мнения была некая обособленность поэта от модных веяний времени, его отстраненность и замкнутость. Вот как писал о нем известный деятель символизма Вячеслав Иванов: «Словно из-за развесистых старых деревьев, — наполовину заглушенная серой толщей церковных стен, — зазвучала органная фуга. И вот уже сбежала с уст суетная улыбка, и внезапно отрезвился готовый к полету дух, — между тем как ухо с удовлетворением отмечает верность и благородство естественно расцветающих мощных форм. Какое богатство внутренних (душевных) и внешних (музыкально-словесных) звучаний и отзвуков — и с каким художническим целомудрием притушен этот блеск суровым спокойствием и горделивым воздержанием от вызывающих удивление и любопытство приманок, угодливых прельщений, своекорыстных умыслов. Ничего настоятельного, усиливающегося и насильственного, ничего навеянного модою и условностью новизны или старины, не уловит слушатель в этих спетых звездам, безвременных стихах».

«Безвременность» и смысловая глубина стихов Балтрушайтиса были его главным отличительным знаком, той неразгаданной, зашифрованной тайной, которая сопутствовала ему на протяжении всей жизни. Лишенные изначальной заданности и дешевых «приманок» для публики, эти стихи открываются каждому ровно настолько, насколько позволяет его сознание, его духовный опыт. Стихам Балтрушайтиса присуща прозрачность и глубина. Сияющая высота миров горних уносит в космические дали, дает мощный импульс беспредельной игре воображения.

Возможности воображения, которыми так виртуозно пользуется поэт, отсылают читателя к мыслям о грядущей Новой Эпохе, раскрывают его роль в жизни человека любого исторического периода, создают перекличку с мыслью Востока «…воображение есть открытое окно к Прекрасному, которое усовершенствует жизнь. Никакая работа не может быть возвышена без воображения. Обратите внимание на хорошее слово — «воображение». Оно не вымысел, не уловка лукавая, но нахождение высших образов, реализации высоких понятий. Воображение всегда реально и правдиво. Невозможно представить, где живет эта правда, но она существует…». Это в полной мере можно отнести и к стихам Юргиса Балтрушайтиса, которые разворачивают перед нами дали миров более высоких, вновь и вновь призывая к совершенствованию жизни, ее духовных и нравственных начал.

Увлекать в пространство высоких образов — пожалуй, одна из главных особенностей поэзии Балтрушайтиса, причем это происходит настолько естественно, что мы не замечаем, как попадаем в чудесный мир, удивительный по своей поэтической силе, мир, где царят иные законы и иной, более высокий порядок вещей.

Существует давнее заблуждение, будто воображение есть убежище слабых, уводящее человека от реальной жизни. Но философская мысль напоминает: — «Люди думают, что воображение есть некое состояние, уводящее от действительности, между тем развитое воображение позволяет шире рассмотреть действительность. Не забудем, что воображение есть результат накопленного опыта. Не может быть миража при опытном изучении, широко образованный человек должен обладать и обширным воображением. Для него уменьшается невозможное и появляется широкий обзор всего возможного. Напрасно называют мечтателями людей, одаренных воображением. Мечта ума просвещенного будет реальным провидением. Нужно ясно договориться о значении воображения. Особенно это необходимо в век переустройства мира и переоценки ценностей».

Провидческий дар стихов Балтрушайтиса несомненен. Энергетика его поэтических образов настолько высока, мощный пророческий потенциал столь очевиден, что позволяет утверждать: поэзия Балтрушайтиса не уводит нас от действительности, а приближает к ней. Только происходит это не эмпирически-прямолинейно, а вне земных привычных мер. Поэтический релятивизм в этом смысле более практичен и надежен, ибо творит в духовном пространстве, где нет места случайным и недолговечным формам.

Считать символическую окрашенность стихов поэта отрывом от действительности — значит не понимать сущности символизма, который есть не что иное, как энергетическая проекция мира высшего, мира духовного, в мир плотный, в мир форм, то есть земной мир. И повод говорить о разладе с действительностью исчезнет вовсе, если мы вспомним, что культура есть не что иное, как форма существования духа на нашей планете. О практической роли культуры говорит в статье «Культура и цивилизация» Л.В. Шапошникова: «Энергии, которые в результате сложнейших обменных процессов, идущих в Космосе, приближаются сейчас к Земле, могут выполнить свою позитивную роль, лишь пройдя или соприкоснувшись с полем Культуры, где сосредоточен высокий духовный уровень, необходимый для принятия такого рода энергий. В этом случае связь Культуры с Высшими Силами обретает практическое значение и не является абстрактным сюжетом, о котором можно рассуждать, а можно и не рассуждать. Энергии, приблизившиеся к Земле, но не встретившие на своем пути соответствующих духовно-энергетических структур, способных пропустить их через себя, чтобы снизить их напряжение, могут обрести разрушительный характер». Таким образом символизм, соединяя два мира, помогает создавать ту культурную среду, ту одухотворенную сферу планеты, которая может явиться единственным прибежищем и спасителем всего человечества.

Ощущение дыхания высших сфер сопутствует многим стихам поэта («Ныне и присно», «Кормчий», «Я видел надпись на скале»). Огненные образы этих миров проносятся сквозь строки стихов, наполняя нас ощущением вселенского величия, рождая чувство всеобщности и сопричастности со всем, что происходит в мироздании. «Воображение есть качество Мира Духовного», — сказано философом. Именно это великое качество позволяет поэту неизреченные образы мира горнего претворять в образы мира дольнего. Он устремляет нас в  светоносное пространство, где мысль творит, где происходит чудо приобщения человека к миру более высоких состояний материи.

Стихи поэта нельзя постичь одним усилием рассудка, они, как и символизм в целом, не поддаются исключительно рациональному прочтению. Их нельзя понять и воспринять вне воображения, вне мечты, вне того духовно-философского контекста, которым пронизано все творчество этого удивительного художника слова. Каждая строка его стихов — это мазок кисти, создающей в итоге несравненное по духовному колориту и неповторимости художественного образа поэтическое полотно. Его поэзия напоминает о родстве звука, цвета и слова, — о взаимоотношениях, в которых Слово является несомненной кульминацией и творческим итогом постижения мира.

Будучи антитезой миру рациональному, где многозначность — помеха и препятствие для решения земных проблем, где все предельно дифференцировано и разобщено, поэзия Юргиса Балтрушайтиса — это всегда предельное обобщение, она полна великих смыслов, которые изначально присущи миру духотворчества, миру, где царит всеединство, взаимозависимость всего со всем, где пространство наполнено великой гармонией, созвучащей с творческим принципом Вселенной. Отличительная черта этой удивительной поэзии — эффект вовлеченности. Поэт каким-то неведомым образом делает нас соучастниками незримого духовного зодчества, приобщая читателя к созиданию новых духовных форм, рождая в нас неповторимые по своей красоте чувства, которые влекут в мир иной, нездешний. При этом мы отчетливо понимаем, что он, этот мир, не гипербола художника, что это мир реально существующий, более совершенный, чем наш.

Космичность и вневременность стихов Ю. Балтрушайтиса, вечные истины, переданные через творческое переосмысление поэта, становятся сегодня, в начале нового века, особенно понятными. Нельзя не согласиться с утверждением поэта, что «…молкнут живые заветы / В бесплодном земном забытьи…» и что «чем дальше путь, тем жребий строже».

Одна из особенностей поэзии о вечном — ее смысловая незавершенность. Отсутствие окончательного истолкования образа оставляет место для собственного философско-этического осмысления. Выход за пределы непосредственного чувственного опыта, проблески воспоминаний о другой, более высокой, разумной и духовно наполненной жизни проходят лейтмотивом через многие стихи Балтрушайтиса («Ночные крылья», «Ныне и присно»).

Достаточно широко известно о том, что Блок, начав посещать теософские кружки, довольно популярные в то время, неожиданно перестал там появляться. На вопрос, почему он не приходит, поэт ответил: - там говорят о несказуемом. Афоризм «слово изреченное есть ложь» в области духовной справедлив более чем где-либо. О высоких вещах, по-видимому, можно говорить лишь поэтическим языком символов, которые только и могут претендовать на роль посредников в разговоре неба с землей. Юргис Балтрушайтис, безукоризненный переводчик бесед с мирами иными, приблизился в этом смысле к предельным возможностям языка, сумев вплести в живую ткань стиха то невыразимое, что живет в глубинах души каждого из нас.

Напутствие

В глухом кругу пустынных дней

Будь тверд, будь скор,

Ведь много трудных ступеней

К вершинам гор…

В забвенных вихрях полноты

Замедли шаг,

У их смолкающей черты

Ты будешь наг…

И, исчерпав их хмель и шум,

В закатный миг

Ты не узнаешь гордых дум,

Ни снов своих…

И пусть прекрасен вешний луг

Росой цветов,

Их стройность древний грузный плуг

Измять готов…

И вдруг поникнет смертный сев,

Что цвел, как кровь,

И ты, светло на мир прозрев,

Ослепнешь вновь…

Где было пламя, тень падет

Вблизи, вдали,

И горько в грудь твою войдет

Вся скорбь земли.

Жертвенник

Весь смертный жар — от первых детских слез,

Всю мощь мою — от детских малых сил,

Я в Вечный храм в живой тоске принес,

На жертвенник суровый возложил…

Что добыл молот, что взлелеял плуг,

И что вспоила тишь садов моих —

Тревога дум и дрожь усталых рук, —

Все было в жизни пламенем на миг…

И вся борьба, завещанная мне

В игре мгновений, в долгий век труда,

Цвела лишь с тем, чтоб был мой дух в огне,

Пока пройдет земная череда.

И на костре, где сердце сожжено,

Средь пыток жертвы понял я не раз,

Что долг огня — единое звено,

В ткань Вечности вплетающее нас.

Вот почему, прозрев в людском бреду,

Свой тайный свет, как каждый час былой,

На жертвенник суровый я кладу,

Чтоб стал мой жребий дымом и золой…

Ныне и присно

А. Скрябину

Все, что трепещет иль дремлет

В тайном кругу бытия,

Строго от века объемлет

Мера моя.

Слитность и вздох одинокий,

Колос и цвет на лугу —

Смертные грани и сроки

Я стерегу.

Тот, кто в незнаньи беспечен,

Тот, кто прозреньем томим —

Каждый незримо отмечен

Знаком моим…

Правя земною игрою,

Вскинув-смиряя волну,

Я разрушаю и строю,

Сею и жну.

Солнце в светающем небе,

Искра в ночной тишине —

Каждый раскрывшийся жребий

Замкнут во мне.

Грянув, как молот суровый,

В вечном и тщетном бою,

Я расторгаю оковы,

Цепи кую.

Мука влекомых на плаху,

Ласка мгновений людских,

Все умолкает по взмаху

Крыльев моих!

Стихи Ю.Балтрушайтиса >>