«ЛГ» продолжает дискуссию, начатую статьёй Александра Ципко «Русская идея или русский миф?» (№ 8). В № 11 выступили Сергей Кара-Мурза («Конфискованные ценности») и Игорь Чубайс («Как нам понять самих себя») Борис ТАРАСОВ
В своей статье А.С. Ципко затрагивает очень важные исторические и современные аспекты политико-идеологического противостояния «славянофилов» и «западников», «белых» и «красных», «патриотов» и «демократов»… При этом он задаёт «страшный вопрос», используя цитату из работы русского философа С.Л. Франка: «Как произошло то, что народ, который Достоевский справедливо называл «народом-богоносцем», народ, проникнутый достойными уважения древними традициями, который в прошлом рассматривали главной опорой консерватизма в Европе, вдруг поменял своё мировоззрение и вместо своего и Богом данного царя избрал своими вождями и воспитателями западноевропейских социалистов?» Как мог «народ-богоносец», разветвляет «страшный вопрос» А.С. Ципко, прибегая к образам Андрея Платонова в «Чевенгуре», породить солдата революции Копёнкина, променявшего любовь к Богу на любовь к «прекрасной девушке Розе Люксембург»? Почему «коренной русский человек» в начале 90-х пошёл за «шестидесятниками», гордившимися своим «религиозным», «национальным» и «государственным» отщепенством, молился на жену А.Д. Сахарова точно так, как красноармеец Копёнкин – на Розу Люксембург в начале 20-х? «Тут есть над чем подумать».
Однако не будем поспешно задумываться над подобными вопросами, ответы на которые лежат не в социальной, экономической или идеологической плоскости, а в области духовно-нравственных законов жизни. Именно эти законы способны объяснить, почему в перестроечное время была воспроизведена модель «Бесов» Достоевского, проницательно раскрывшего в романе точки соприкосновения и пути перехода между различными, казалось бы, противоположными идеологическими лагерями и социальными сословиями, между «чистыми» западниками и «нечистыми» нигилистами, истинными социалистами и революционными карьеристами, «прогрессивными» губернаторами и примостившимися к ним уголовниками.
Пояснить такие альянсы, равно как и «страшный вопрос» в статье А.С. Ципко, может принципиальная мысль, высказанная В.С. Соловьёвым: «Пока тёмная основа нашей природы, злая в своём исключительном эгоизме и безумная в своём стремлении осуществить этот эгоизм, всё отнести к себе и всё определить собою, – пока эта тёмная основа у нас налицо – не обращена – и этот первородный грех не сокрушён, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей слепых, глухих, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздаётся вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаёте себя за здоровых, для вас нет исцеления… Истинное дело возможно, только если в человеке и в природе есть положительные силы добра и света; но без Бога ни человек, ни природа таких сил не имеет».
Именно тёмная основа нашей природы есть то, что А.И. Герцен называл демоническим началом истории, которое вносит расхождение между идейными теориями и их практическим осуществлением: «Мы были свидетелями, как все упования теоретических умов были осмеяны, как демоническое начало истории нахохоталось над их наукой, мыслью, теорией, как оно из республики сделало Наполеона. А из революции 1830 года – биржевой оборот».
Утопизм всякого рода благих реформаторских устремлений заключается в том, что они не учитывают во «внешних» проектах и практических действиях по преображению общественно-политической и государственной действительности «внутренней» темноты и главных страстей человеческой природы, на свой лад преломляющих рациональные расчёты. Отсюда постоянное воспроизведение как бы вслед за Герценом «недоумённых констатаций»: «хотели как лучше, а получается как всегда».
Русская мысль в своих лучших духовных, интеллектуальных и художественных образцах демонстрирует, напротив, высший реализм. Ведь, по убеждению И.А. Ильина, «внутреннее, сокровенное, духовное решает вопрос о достоинстве внешнего, явного, вещественного». Обращая внимание на зависимость «внешнего» от «внутреннего», на сращённость «идей» и «людей», русские писатели и мыслители приглашают и нас повернуть голову в эту сторону. Но мы всё продолжаем на свой лад воспроизводить разоблаченную ещё тем же Достоевским схему зависимости человека от среды, уповаем на «внешние» достижения технологических или информационных революций, на разум или науку, здравый смысл или хваткую хитрость, «шведскую» или «американскую» модель рынка. При этом игнорируется стратегическая зависимость не только общего хода жизни, но и наших собственных тактических расчётов от непосредственного содержания и «невидимого» влияния тёмной основы нашей природы, от всегдашнего развития страстей, от порядка (или беспорядка) в душе, от действия (или бездействия) нравственной пружины. «Под шумным вращением общественных колёс, – заключал И.В. Киреевский, – таится неслышное движение нравственной пружины, от которой зависит всё».
Выводы Достоевского, И.А. Ильина, И.В. Киреевского, В.С. Соловьёва и ряда других русских писателей и мыслителей важны как в стратегическом и методологическом, так и в тактическом и практическом отношениях. Они позволяют хотя бы немного отвлечься от довлеющей позитивистско-экономической и социально-идеологической конъюнктуры и подумать, что стоит за ней, к какому душевно-духовному состоянию человека мы должны прийти в приливе очередного в русской истории витка неозападничества.
Ставя важные вопросы, А.С. Ципко касается тех «внешних» тенденций нашей сегодняшней жизни, обратную сторону и «внутреннюю» логику развития которых рассматривали русские писатели и мыслители. Является мифом, пишет он, будто русские не приемлют ни индивидуализма, ни идеологии прибыли, ни частной собственности, ни прелести парламентаризма, ни буржуазного мещанства с его сытостью: «Патриотизм, живущий мифами об особом русском пути, об особом народе-нестяжателе, которому по природе чужда привязанность к земному, суетному, к частной собственности, к деньгам, чужды заботы о прибыли, о радостях мира сего, не просто себя изжил. Этот миф опасен, ибо делает российскую нацию недееспособной, неконкурентоспособной». И «рациональность», и «эгоистический интерес», и «индивидуализм», заключает автор, были совсем не чужды русскому характеру и, видимо, должны составить интеллектуальную и психологическую основу для дееспособности и конкурентоспособности.
Думается, однако, важно посмотреть на обозначенные точки опоры и ценности не с идеологической или экономической стороны, а сквозь призму духовных законов жизни, столь же неуклонных и неотменимых, как и физические. Как демоническое начало истории насмехается над этими ценностями, а тёмная основа нашей природы работает с ними? К ответам на подобные вопросы и устремлена русская мысль.
Вопросы, связанные с пирровыми победами человека в истории, с парадоксальной зависимостью между интеллектуальными достижениями и материальными успехами, с одной стороны, и нравственным онемением и духовным распадом – с другой, занимали особое внимание Достоевского. Проникновенное изучение «людей», «души», «внутреннего» показывало писателю, что полное и скорое утоление «низших» потребностей снижает духовную высоту человека, невольно и незаметно ещё сильнее приковывает его к узкой сфере самоценного умножения чисто внешних форм жизни, ведущих к культивированию многосторонности насладительных ощущений и связанных с ними «бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок». Всё это оборачивается, в свою очередь, наращиванием самих сугубо материальных потребностей, наркотически насыщаемых разнородными вещами, что делает человека пленником собственных ощущений.
Надеяться при таком состоянии человеческой души и при таких обстоятельствах, когда народы вдобавок преобразуются в массы, живущие одним днём, манипулируемые и взаимозаменяемые, на какую-то потребительскую «нирвану» и экономическую «гармонию», как это делает, например, американский профессор Ф. Фукуяма, было бы по меньшей мере непредусмотрительно. Более того, в условиях духовного кризиса и обезличивания разных культур, повышения завистливых накопительских ожиданий во всех группах и слоях при одновременной невосполнимости источников энергии, возможного изменения климатических зон, недостатка пресной воды и удобной земли и соответственно новых конфликтов и войн за выживание, увеличения населения при росте бедности в странах третьего мира, уже составляющих 4/5 современного человечества и готовых предъявить ему свои требования, обеднённая и больная рассудочным прагматизмом «душа», оказавшаяся в плену у своих низших сил, забывшая о своей «высшей половине», но владеющая всё более мощными «внешними» средствами, является главным «внутренним» источником возможных мировых катастроф.
О том, как сплошное обмельчение, материализация и эгоизация человеческих желаний незримо готовят драматические последствия, создают подспудные предпосылки для перерастания мира в войну, опять-таки проницательно писал Достоевский. Говорят, размышлял он, что мир родит богатство, но ведь только десятой доли людей. От излишнего скопления богатства в одних руках развиваются грубость чувств, жажда капризных излишеств и ненормальностей, возбуждается сладострастие, провоцирующее одновременно жестокость и слишком трусливую заботу о самообеспечении. Болезни богатства, продолжал Достоевский, передаются и остальным девяти десятым, хотя и без богатства. Панический страх за себя сообщается всем слоям общества и вызывает «страшную жажду накопления и приобретения денег». Утробный эгоизм и приобретательская самозащита умерщвляют духовные запросы и веру в братскую солидарность людей на христианских началах. «В результате же оказывается, что буржуазный долгий мир, всё-таки, в конце концов, всегда почти сам зарождает потребность войны, выносит её сам из себя как жалкое следствие… из-за каких-нибудь жалких биржевых интересов, из-за новых рынков… из-за приобретения новых рабов, необходимых обладателям золотых мешков, словом, из-за причин, не оправдываемых даже потребностью самосохранения, а, напротив, именно свидетельствующих о капризном, болезненном состоянии национального организма».
Эта «внешне» парадоксальная, а «внутренне» закономерная логическая цепочка превращения мира в войну хорошо показывает, что никакие дружественные договоры, «новые порядки» или общечеловеческие ценности не способны предотвратить влияние демонического начала истории и катастрофу, если сохраняется «низкое» состояние человеческих душ, видимое или невидимое соперничество которых порождает всё новые материальные интересы и соответственно множит разнообразие тайных или явных захватов. В результате мирное время промышленных и иных бескровных революций, если оно не способствует преображению эгоцентрических начал человеческой деятельности, а, напротив, создаёт для них питательную среду, само скрыто накапливает враждебный потенциал и готовит грядущие катаклизмы.
В подобной антропосфере было бы по меньшей мере наивностью полагаться (как нередко случается) на юридические нормы и правовые отношения, которые по своей условной и релятивистской природе неизбежно деградируют, исполняются лишь из-за страха наказания, всё чаще начинают играть роль своеобразной пудры или дымовой завесы для осуществления корыстных и гедонистических потребностей, открывая через демагогию и риторику путь праву сильного. А уж «титан» найдёт немало способов, как упаковать беззаконие в оболочку закона и реализовать стяжательские мотивы и плутократические цели близких ему индивидов и групп.
Ценой обращения с помощью науки «камней» природы в «хлебы» цивилизации стал, говоря словами В.В. Розанова, страшный, но мощный исход – понижение психического уровня человека. В результате происходит промен духовных даров на вещественные, а отвержение высокого и святого для земного и полезного таит в себе глобальные нигилистические последствия.
Типологически сходная логика заключена и в размышлениях Н.А. Бердяева. В работе «Новое средневековье» он вслед за Достоевским, К.Н. Леонтьевым, В.В. Розановым настаивает на том, что индивидуалистическая цивилизация XIX–XX веков с её демократией, материализмом, техникой, с её общественным мнением, прессой, биржей и парламентом способствовала снижению психического строя личности, всеобщему смешению разных культур и однородной примитивизации бытия. В результате создаются химеры и фантазмы, направляющие человеческую жизнь к фикциям, которые производят впечатление непреложных сущностей. «Много ли есть онтологически реального, – вопрошает философ, – в биржах, банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, во внешней роскоши, в речах парламентариев и адвокатов, в газетных статьях? Повсюду раскрывается дурная бесконечность, не знающая завершения. И чем более общественность делается пустой и бессодержательной, тем сильнее становится диктатура общественности над человеческой жизнью». И единственный выход из разложения «серединно-нейтрального, секулярного гуманистического царства», когда маммонизм и панэкономизм стали определяющими силами современности, а вся духовная жизнь человечества кажется иллюзией и обманом, Бердяев видит опять-таки в преображении тёмной основы нашей природы с помощью «положительных сил добра и света». «Если нет Бога, – приходит он к соловьёвскому выводу, – то нет и человека», а «религии Христа противоположна лишь религия антихриста».
Постепенное, подспудное, а затем и вполне очевидное усиление «биологизации» и «тварности» бытия в автономной культуре (переходящей в стадию цивилизации) обезбоженного человека озабочивало и других русских писателей и мыслителей. Например, М.М. Бахтин в «К философии поступка» заключал: «Все силы ответственного свершения уходят в автономную область культуры, и отрешённый от них поступок ниспадает на степень элементарной биологической и экономической мотивировки, теряет все свои идеальные моменты… Это и есть состояние цивилизации. Всё богатство культуры отдаётся на услужение биологического акта». Духовные потери подобного услужения подчёркнуты и Е.Н. Трубецким: «Одно из величайших препятствий, задерживающих духовный подъём, заключается в том призрачном наполнении жизни, которое даёт житейское благополучие. Комфорт, удобство, сытость и весь обман исчезающей, смертной красоты – вот те элементы, из которых слагается пленительный мираж, усыпляющий и парализующий силы духовные».
А теперь будет нелишним привести пару суждений и оценок западных интеллектуалов, словно наследующих обозначенную выше логику русских писателей и мыслителей. Многие из них, подобно Т. Адорно или А. Тойнби, Г. Маркузе или
Х. Ортеге-и-Гассету, Э. Фромму или О. Шпенглеру, М. Хайдеггеру или
К. Ясперсу, Ю. Хабермасу или
Ф. Партану, размышляют о примитивной стандартизации межличностных отношений в индустриальном и постиндустриальном обществе, о губительном снижении и нивелировке вкусов и потребностей «одномерного человека», предпочитающего подлинной духовной жизни обладание материальными вещами, променивающего «быть» на «иметь».
Не только философы, но и вменяемые политические деятели Запада испытывают ощутимую тревогу по поводу хода и судьбы их цивилизации, столь для нас нынче прельстительной. Например, широко известный З. Бжезинский, считающий православие (основу иной, духовно и нравственно ориентированной, модели общественного развития!) последним и подлежащим разрушению препятствием для приобщения России к этой цивилизации (и тем самым обретения её болезней!). В книге с характерным названием «Вне контроля. Глобальная смута на пороге XXI века» он с апокалиптическими интонациями пишет о том, что идеалы личности как тотального потребителя составляют суть морального и жизненного кризиса на Западе, провоцируют процессы разрушения культуры и разложения общества: «Западный человек сверхозабочен собственным материальным и чувственным удовлетворением и становится всё более неспособным к моральному самоограничению. Но если мы на деле окажемся неспособными к самоограничению на основе чётких нравственных критериев, под вопрос будет поставлено само наше выживание».
Советник президентов Никсона и Рейгана, кандидат в президенты от Республиканской партии на выборах 1992 и 1996 годов Патрик Дж. Бьюкенен написал книгу с выразительным названием «Смерть Запада», где утверждает: «Запад умирает. Народы Запада перестали воспроизводить себя, население западных стран стремительно сокращается. <…> Новый гедонизм, как представляется, не даёт объяснений, зачем продолжать жить. Его первые плоды кажутся ядовитыми. Неужели эта новая культура «освобождения», которая оказалась столь привлекательной для нашей молодёжи, на деле станет смертоносным канцерогеном? А если Запад задыхается в хватке «культуры смерти», как однажды выразился папа римский и как подтверждает статистика, последует ли западная цивилизация за ленинской империей к бесславному концу?»
В «ядовитых плодах нового гедонизма», в различных проявлениях «животных стандартов поведения» и перверсий, в отмирании института семьи и сокращении рождаемости (пустые сердца – пустые дома) Бьюкенен видит признаки глубочайшего упадка западной цивилизации. «Смерть Запада – не предсказание, не описание того, что может произойти в некотором будущем; это диагноз, констатация происходящего в данный момент». По его убеждению, вместе с дехристианизацией жизни образуется этическая канализация и духовная пустыня, грядёт новое варварство. И преодоление «апокалипсиса культуры», считает он, невозможно на путях политики, пропитанной декадентскими ценностями. Только общественная контрреволюция и духовная борьба с этими ценностями, «перемена настроения», религиозное возрождение способны развеять «сумерки Запада», прежде чем опустится «занавес в финале сыгранной пьесы Homo Occidentalis».
Конечно, большинство актёров этой пьесы, участвовать в которой стремится и Россия, скорее всего, не думает о подобном финале и о необходимости предотвращающего его религиозного возрождения. Но уже сейчас очевидно, какие приобретения, помимо финансово-экономических и политико-идеологических «достижений», ожидают нас в такой игре механических заимствований и ученических подражаний, игнорирующей воздействие демонического начала истории. Это – дальнейшее распространение описанных Бьюкененом социально-нравственных болезней, ещё большее падение и без того уже катастрофического уровня рождаемости, усиление процессов разложения и растворения многовековыми традициями складывавшейся цивилизационной идентичности народа в глобалистском мареве и потребительской нирване, его превращение в манипулируемую и управляемую массу, гибельная утрата христианского стержня русской культуры, который, собственно говоря, и помогает сохранять высшесмысловую ориентацию в мире, различать добро и зло, не соблазняться новомодными утопиями, не забывать о «голом короле», видеть всеопределяющее «внутреннее» душевно-духовное качество «внешнего» хода событий, противостоять человеческой и исторической энтропии. И то, о чём с тревогой пишут во второй половине ХХ и в начале ХХI века западные интеллектуалы и на что у нас сейчас не обращают внимание, ещё в позапрошлом столетии последовательно осознавалось отечественными мыслителями и писателями.
Следует, предупреждал Л.Н. Толстой, круто направлять лодку вверх, в сторону «положительных сил добра и света», не то река жизни, реальная психология людей, тёмная основа нашей природы, демоническое начало истории снесут её вниз по течению.
«Человек есть тайна, её надо разгадать, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком», – писал Ф.М. Достоевский. Спустя полтора столетия наш XXI век, несущийся навстречу глобализации и новым технологиям, вместе с Достоевским и другими выдающимися писателями, историками и философами минувших столетий продолжает раскрывать перед нами эту вечную тайну человека и творимой им истории замечательный филолог, писатель и мыслитель, один из крупнейших современных учёных в области русской и зарубежной литературы и философии Борис Николаевич Тарасов.
Он окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, проделал путь от аспиранта Литературного института им. А.М. Горького до профессора, заведующего кафедрой зарубежной литературы и ректора.
Широко известны в России и далеко за её пределами ставшие своеобразным эталоном в своей области книги, вышедшие в серии «ЖЗЛ», «Паскаль» (издавался трижды – в 1979, 1982 и 2006 гг.) и «Чаадаев» (1-е издание – 1986 г., 2-е – 1990 г.), «Поиски правды» (1984), «В мире человека» (1986), «Эстетические воззрения П.Я. Чаадаева» (1989), «Закон я» и «закон любви» (нравственная философия Ф.М. Достоевского)» (1991), «Непрочитанный Чаадаев и неуслышанный Достоевский (христианская мысль и современное сознание)» (1999), «Куда движется история? (Метаморфозы людей и идей в свете христианской традиции)» (2002), «Мыслящий тростник» (жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей)» (2004), «Историософия Ф.И. Тютчева в современном контексте» (2006).
Помимо этих книг и монографических трудов Б.Н. Тарасовым комментировались и выпускались в свет тексты Ф.М. Достоевского, П.Я. Чаадаева, Ф.И. Тютчева, двухтомник «Николай Первый и его время» и другие издания, также становящиеся всякий раз событием литературной и научной жизни.
Книги и научные труды Б.Н. Тарасова многократно получали публичное признание, о чём свидетельствуют звания и награды (заслуженный деятель науки Российской Федерации, почётный работник высшего профессионального образования РФ, лауреат Международной премии им. Ф.М. Достоевского, лауреат Российской премии им. Ф.И. Тютчева, золотая Пушкинская и золотая Тютчевская медали за сохранение и развитие традиций отечественной культуры и т.д.).
2 апреля Борису Тарасову – 60 лет. «ЛГ» поздравляет своего автора с юбилеем, желает доброго здоровья, новых книг, душевной щедрости в воспитании новых поколений отечественных литераторов.
14/2007
