О чём мечтают наши дети? Российская группа Purgen поёт об этом так:

– Я хочу стать роботом-монстром,
Быть здоровым и побеждать,
Обладать компьютерным мозгом
И всех морально уничтожать.

И.С. Тургенев когда-то рассказывал любопытную историю. На одной интеллигентской вечеринке, где, как обычно, обсуждались главные вопросы бытия – о смысле жизни, человеке и мире, – в урочный час кто-то спохватился: настало-де время ужина. На что В.Г. Белинский с жаром воскликнул: «Мы ещё не решили вопрос о существовании Бога, а вы есть хотите!» Вряд ли можно представить себе что-то подобное на нынешней какой-нибудь тусовке интеллигенции. Попробуйте там заговорить о смысле жизни – засмеют.

Мироощущение русского человека всегда имело вертикальную ценностную направленность: к небу, Богу, Отчизне, обществу. И поскольку всё это такие вещи, которые нельзя пощупать, понюхать, употребить внутрь, порядочным человеком считался тот, у кого духовные интересы доминировали над материальными. Уточним, что национальный умострой, или менталитет, – это совокупность норм, того, «что такое хорошо». В реальности менталитет разных людей русской культуры может быть разным при сохранении того горизонта идеалов, которые задаются национальным умостроем.

Тем, кто сегодня изощряется в высмеивании русского умостроя, определении его как феодального, средневекового, рекомендую познакомиться с концепцией Питирима Сорокина – того самого, которого так в своё время костерил Ленин. Он считал, что историческая закономерность развития культуры как раз и состоит в чередовании эпох чувственных, ориентированных на материальное, и идеациональных, где высшими ценностями считались именно ценности духовные. У каждого типа – свои достижения и провалы. Такая пульсирующая история ментальностей.

Эпоха Нового времени, по Сорокину, – чувственная, к ХХ столетию истощившая свои творческие потенции. Фашизм и коммунизм стали неудавшейся попыткой с негодными средствами поворота к приоритету духовного в мире. И как же ждал великий русско-американский социолог грядущей, новой идеациональной культуры, как жаждал её прихода! Она, быть может, и наступает, только не у нас.

Недаром с середины ХIХ века словечко «мещанство» стало в русской лексике термином с отрицательными коннотациями. В частности, потому, что именно тип мещанина (в данном случае это не представитель социального слоя, а ментальный тип) предпочитал материальные интересы духовным, индивидуальные интересы – общественным.

Практические признаки мещанского менялись во времени. В 1920-е годы мещанством было иметь кровать с шишечками, за таковую беспощадному товарищескому осуждению подвергли моего деда-комсомольца. Потом этим словом стали именовать вообще всякую благоустроенность и уют – в популярной песне моего отрочества так и пели: «Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют…» Помню, меня поразило тогда, что какая-то тётенька посмела возразить: а почему это уют – «грошевой»?

Но существо образа жизни и мысли, против которых протестовала русская ментальность, оставалось тем же самым. Не хрусталь или ковры плохи сами по себе, а когда они становятся смыслом жизни. Не герань душила душу, а материальное благополучие в качестве идеала, духовная сытость.
Помню, в «Литературке» 1970-х годов широко осуждалось «потребительство», захватившее «некоторых» «кое-где у нас порой». Сегодня тот шик, который могли себе позволить некоторые советские люди, смотрится убожеством в сравнении с образом жизни нынешних нуворишей. Но считалось неинтеллигентным давиться в очереди за каким-нибудь чешским сервантом, а провести ночь в очереди за билетом на Таганку – это да, это прилично для нормального человека.

Ментальный мещанин, в сущности, – это тип, который сегодня социологи называют «человек экономический». Он, человек с горизонтальной ценностной ориентацией на материальное, формировался в Европе начиная века с шестнадцатого и претерпел много метаморфоз. Сегодня нормальный европейский бюргер – это человек вполне культурный, наслаждающийся классическими мелодиями в исполнении Венского оркестра. Он, конечно, прагматик и индивидуалист, но не дикарь. Вместе с обустройством собственного быта, «своего садика», он затевает и практически воплощает в жизнь проекты общественной значимости. Он скрупулёзно считает деньги, но и тратить их может на духовные потребности.

В России всегда «идея», «жизнь идеи» ценились очень высоко, а материальное обеспечение жизни, устройство своей телесности – низко. Более того, они часто противопоставлялись. Это давало великую свободу для духа, но это же было основой безбытности русского человека. Нам было мало частностей, обиходить свой садик казалось мелким и недостойным занятием. Нам подавай переустройство мира, на меньшее мы были не согласны.

Были теоретики, объяснявшие неприхотливость нашего гражданина синдромом зелёного винограда. Есть у Крылова такая басня, где лиса, кажется, неспособная достать с лозы виноград, утешает себя: виноград-то зелен, кисл, не нужен он мне. Не было, мол, возможности у простого советского человека поиметь кучу денег, возводить персональные дворцы и ездить в километровых лимузинах, вот и срабатывала система психологической защиты: не надо мне этого, есть вещи поважнее. А если б был у тебя миллион, говорил мне в восьмидесятых один прохиндей, сразу бы захотела и дворец, и лимузин.
Теперь у некоторых миллион есть, и не один, и не рублёвый. И немногие сохранили вертикальность своей ценностной шкалы, переворотились в горизонтальное положение. Уважение и почёт, правда только среди себе подобных и приживалов-лизоблюдов, у них заслуживается счётом в банке. На рынке – всё покупается: авторитет, любовь, дружба, верность. Но и продаётся тоже тому, кто больше заплатит.

Разговоры о том, что вот, мол, сначала заработают, потом к культуре потянутся, сегодня выглядят смешными сказками. Новорусские дети, приходя учиться за большие папины деньги, сильно удивляются: мы ж заплатили, так ещё и учиться надо? Как-то не даётся им мысль, что купить можно диплом, а знания приобретаются личными усилиями, будь ты хоть бедняком, хоть богатеем.
В середине девяностых некоторые мои знакомые гуманитарии нанимались к таким папикам: потребовалась им культурка. Зачем? Да вот тёлку снял, она после универа, а я ни в зуб ногой, не догоняю, чего она лепит. Научи, интеллигент. И учили. КПД определять не берусь.

Да, свой садик они обустроили – перестав быть русскими. И не став европейцами, ибо с такими вкусами и духовным багажом в приличные дома там не пускают.

14/2006