В фильме Into Great Silence мне больше всего понравились зрители. Заказав за три дня билеты в наш элитарный кинотеатр «Фильм Форум» (Film Forum), я с трудом (но гордо) пробился сквозь толпу, жаждущую лишнего билета. В зале — такое часто не увидишь — сидели на полу зрители, пробравшиеся внутрь по блату или зайцем. И все это ради того, чтобы провести три часа наедине с почти немым экраном, скупо знакомящим нас с бытом монахов-молчальников. Столкнувшись с непривычным и не скудеющим наплывом зрителей, кинотеатр на месяц продлил прокат. Но очереди пока меньше не стали.

В таких случаях принято с иронией говорить — о моде на всевозможную спиритуалистскую экзотику. Но я не понимаю, почему не назвать этот феномен обнадеживающим признаком духовного голода, ностальгией по неслучайной жизни, тоской по одухотворенному быту…
Что касается самого фильма, то не лишенный свирепости критик New York Times Скотт (A. O. Scott) высказался о нем так:
Я не называю эту картину «лучшим фильмом» года лишь потому, что она настолько отличается от всех остальных, что я не уверен, имеет ли Into Great Silence прямое отношение к кино.

Сегодня мы обсуждаем этот нашумевший фильм, как бы странно в данном случае не звучало это слово, с режиссером Андреем Загданским.

— Фильм называется по-английски Into Great Silence, который я рискну перевести по-русски — «Погружаясь в молчание». Фильм немецкого режиссера Филиппа Гренинга (Philip Gröning). Картина идет, прошу обратить внимание на точные цифры, 169 минут или же 2 часа 49 минут, и эта картина рассказывает нам, если слово «рассказывает» уместно в этом контексте, о жизни монахов Картезианского ордена во Франции. Что, собственно говоря, происходит? В картине почти нет разговоров…

— Это естественно, потому что все монахи молчальники.
— Это монахи самого аскетического ордена, существующего, насколько я мог судить, на свете, они находятся нескольких странах, по всей видимости, один из самых старых монастырей находится во французских Альпах. Там и снят фильм. Любопытно, что идея сделать картину пришла к режиссеру еще в 1984-м году, как раз тогда, когда монастырь должен был отмечать свое 900-летие. Причем, они следуют традиции святого Бруно, это он возложил на себя такую определенную схему, согласно которой они живут. Так что нам предлагает Филипп Гренинг? Он предлагает нам погрузиться в жизнь монастыря. И это не столько зрелище, сколько медиация ежедневного ритуала, рутины, которую проходят в монастыре. То есть, что составляет суть ежедневного дня монаха. Если я не ошибаюсь, они лишь раз в неделю встречаются на трапезу. Ежедневный быт проходит в своей собственной келье. Здесь монах молится, думает, медитирует, опять молится, читает, переписывает, опять молится, и здесь же он ест. То есть, цикл жизни происходит полностью в одной келье, из которой не нужно выходить.
Все это, с моей точки зрения, чрезвычайно интересно. Более того, я признаюсь, что это захватывает, эта неторопливость молчания, этот ритуал тишины, в которой так интересно и выпукло звучат все звуки. Не случайно фильм называется Into Great Silence — когда мы молчим, мы слышим лучше. Почему монахи молчат? Фильм неоднократно прерывается цитатами из писания. Суть одной из цитат заключается в том, что голос Бога проявляется в шепоте, в тишине ветра. Если ты погружен в это великое молчание, ты, собственно говоря, и может тогда услышать голос Бога. И в этом контексте любой звук, поймал я себя на мысли, когда смотрел картину — нарезание хлеба, шаги — все это есть манифестация божественного проявления. И все это происходит, подчеркиваю, 169 минут, почти три часа. Что, с моей точки зрения, является абсолютно выходящим за рамки того, что человек может абсорбировать, принять за один сеанс. Мне кажется, что фильм нарочито длинный.

— Я уверен, что именно это и имел в виду режиссер. Я совершенно согласен с вами — фильм кажется на час длиннее, чем нужно. Но именно это испытание и позволяет нам почувствовать себя хоть немного вместе с этими монахами, дает нам пережить этот опыт, когда ты думаешь: а правда ли это, а нужно ли это? Потому что монашеская жизнь обязательно включает в себя испытание, сомнение в правильности этой жизни. Я думаю, что режиссер специально сделал фильм длиннее, чем мы можем его выдержать.
— Бесспорно. Я думаю, что если бы он шел в рамках цивилизованной длинны — час сорок, час пятьдесят — то он не стал бы таким заметным явлением. Потому, что то самое навязывание воли, навязывание временного интервала, в который ты уходишь почти на три часа, и является задачей картины.

— Надо сказать, что в фильме есть замечательная концовка. Ведь монахи молчат, молчат, но они иногда и говорят. Каждое воскресенье они, как семья, собираются на прогулку, катаются на лыжах, на санках. Это дивное зрелище, когда пожилые монахи веселятся как дети, потому что они должны снять напряжение этого постоянного долга, который в монастыре испытывают. И, мне кажется, очень сильная сцена связана со слепым монахом, который, в конце фильма, наконец, говорит. Впервые он объясняет зрителям, что здесь происходит, он говорит, что наше тело ничего не стоит, что важна только душа, если вы согласны с этим, тогда вы должны понять, что вся наша жизнь — это подготовка для вечной жизни души, и я благодарен Богу за то, что он лишил меня зрения, потому что, таким образом, моей душе окажется легче в загробном мире. Та уверенность, с которой он говорит об этом, она, я бы сказал, завидна, потому что ни один человек в зале не может так уверенно смотреть на мир, как этот слепец.
— Вы знаете, я совершенно с вами согласен, что концовка производит сильное впечатление, но она же является и двусмысленной. Поскольку все то, что он говорит (а этот единственный монах, который манифестирует суть жизни в монастыре — слепой), эта уверенность слепого сама по себе вызывает определенные сомнения.

http://www.diegrossestille.de/english/

Источник: http://www.svobodanews.ru/Article/2007/04/26/20070426143751420.html