Мария Склодовска, пятый ребенок в семье польских интеллигентов Склодовских, родилась 7 ноября 1867 года. У спутников её юности – высокие духовные качества, яркий интеллект. Рано ушедшая из жизни мать Марии – педагог, музыкант. Отец – тоже педагог, преподаватель математики и физики в средних учебных заведениях. Хотя он еле сводит концы с концами, ему представляется вполне естественным быть в курсе успехов математики, химии и физики, не менее естественным – знать кроме польского и русского языка латинский, греческий, говорить по-французски, по-немецки и по-английски. Он переводит лучшие произведения поэзии и прозы иностранных авторов на свой родной язык. Сочиняет много стихов сам.

Благодаря отцу Маня развивается в интеллектуальной атмосфере, редкой по содержательности и знакомой только очень немногим девушкам. Крепкие узы связывают Маню с человеком, который так трогательно, так ревностно стремится сделать её жизнь привлекательной и содержательной. Брат и две сестры Мани (старшая сестра умерла от тифа, когда Мане было 9 лет) – исключительно одарённые личности, получившие один за другим аттестаты зрелости и золотые медали, все наделённые большими способностями.

Члены семьи Склодовских всегда готовы к самопожертвованию друг ради друга, у них очень развито чувство долга, все они стремятся к знаниям. Во всех четверых детях заключалась неодолимая жизненная сила. Всем четверым суждено было победить враждебные им силы, смести препятствия и стать выдающимися людьми.

Уже в раннем детстве и в юности Маня Склодовска поражала окружающих исключительной силой своей памяти, способностью к полному самозабвению и полной отдаче интересному делу, умением абсолютно всё делать в совершенстве. Когда восьмилетняя Броня, которая на четыре года старше своей сестры Мани, нашла, что очень скучно учить азбуку в одиночку, она решила "играть в учительницу" с Маней. Несколько недель обе девочки раскладывали в некоем порядке, часто произвольном, буквы алфавита, вырезанные из картона. И вот, когда однажды утром Броня, запинаясь, стала читать родителям по складам какой-то простой текст, Маня не выдержала, взяла книгу у неё из рук и почти бегло прочла первую строчку открытой страницы. Польщенная внимательным молчанием, она продолжала эту увлекательную игру. Но вдруг остановилась в испуге. Взгляд на изумленные лица родителей, взгляд на обиженную гримасу Брони... сразу какие-то бессвязные, невнятные слова, затем безудержное рыдание... и чудо-ребёнок превратился в четырёхлетнюю малютку, которая заливалась горючими слезами, лепеча жалобно и виновато:

– Простите... Простите... Я не нарочно... Я не виновата... Броня тоже не виновата! Просто это очень легко!

В 10 лет Маня готовит свои уроки значительно быстрее других учеников, а затем по врождённой готовности помочь нередко выручает какую-нибудь из подруг, зашедшую в тупик. Девочка на 2 года моложе своих одноклассниц, но всегда первая по арифметике, истории, литературе, по немецкому и французскому, по катехизису.

Способность к полному самозабвению – единственная странность у этого вполне здорового, нормального ребёнка. Часы такого полного самозабвения – единственное время, когда Маня живёт чудесной жизнью детства. Она читает вперемежку школьные учебники, стихи, приключенческую литературу, а наряду с ними – технические книги, взятые из библиотеки отца.

Но передышки эти мимолётны. Стоит очнуться, и всё опять всплывает с прежней силой: острая боль из-за рано осознанной жестокой судьбы поляков – быть "русскими" подданными и в то же время принадлежать к польской интеллигенции; смерть сестры; усталый вид отца, которого за недостаточное раболепие директор гимназии Иванов счёл возможным лишить места субинспектора, а тем самым казённой квартиры и дополнительного жалованья; но, в первую очередь, щемящая тоска за состояние матери.

Маня знает, что мать умирает от чахотки. Веря в Бога, она возносит мольбу к его престолу.

В отчаянии за мать, она горячо просит Иисуса даровать жизнь существу, самому дорогому ей на свете, а взамен этой жизни она предлагает Богу свою жизнь: чтобы спасти мать, она готова умереть. Однако душою девочка чувствует, что ни силой её восторженного преклонения перед матерью, ни силой большой любви и пламенных молитв не отвратить ужасного и близкого конца.

9 мая 1878 года старшая Склодовска едва находит сил проститься с каждым. Последняя мерцающая искра жизни позволила ей сделать только одно движение, сказать только одно слово. Движение – это крестное знамение, которое она чертит в воздухе дрожащей рукой, благословляя своих детей и мужа. Слово – последнее, прощальное с детьми и мужем, чуть слышное:

– Люблю.

Нет больше ни чудесной ласки нежной матери, ни благодетельной опеки старшей сестры, но Маня все-таки растёт, ни на что не жалуется, предоставленная самой себе, так как хотя Склодовски отдаёт всё свободное время своим сиротам, его жизненные заботы трогательны, но неловки.

Маня горда, а не смиренна. Теперь, склоняясь на колени в той же церкви, куда её водила мать, она чувствует, как поднимается в душе глухой протест. И молится она не с прежней любовью к богу, который, как ей кажется, так несправедливо нанёс им эти страшные удары и погубил вокруг всю радость, нежность и мечты.

12 июня 1883 года Мария с золотой медалью кончает русскую гимназию. Она поработала много и хорошо. Отец решил, что прежде чем выбирать дорогу в жизни, Маня поедет на целый год в деревню.

За этот год безделья и умственной дремоты в девушке развилась так и оставшаяся в ней на всю жизнь страсть к деревенской жизни. Она гуляет по лесу, хорошо осваивает греблю, играет со сверстниками. Катаясь на лошадях и пуская их то крупной рысью, то в галоп, Маня стала хорошей наездницей. Заводила молодежи, она на маскараде восхищает окружающих её людей прекрасным исполнением разных танцев. Своей сестре Броне она пишет: "Последнюю мазурку мы танцевали в восемь часов утра... Танцевали и чудесный оберек с фигурами: прими к сведению, что теперь я танцую оберек в совершенстве. Я столько танцевала, что когда играли вальс, у меня были приглашения уже на несколько танцев вперед.

Одним словом, может быть, никогда, никогда в жизни мне не придётся веселиться так, как теперь".

Это отроческое предвидение сбылось в полной мере.

Ева, дочь Марии Склодовской-Кюри и основной её биограф, впоследствии напишет:

"Лицо моей матери, когда она спустя много лет вспоминала об этих днях веселья, имело какое-то отрешённое, нежное выражение. Я видела перед собой её лицо, такое усталое после полувека всяческих забот и большого научного труда, и благодарила судьбу за то, что раньше, чем направить эту женщину на путь сурового, неумолимого призвания, она ей даровала возможность носиться на санях по взбалмошным карнавальным празднествам и трепать туфельки в вихре ночного бала".

Кончилось детство. В 16 с половиной лет Маня узнаёт трудности и унижения, какие ожидают "репетиторшу". Длинные концы по городу и в дождь, и в холод. Капризные и ленивые ученики. Родители учеников, заставляющие ждать начала занятий на сквозняке и в передней или просто забывающие заплатить в конце месяца те несколько рублей, которые они должны и которые Маня так рассчитывала получить!..

Маня по традиции ещё придерживалась религиозных обрядов, но сама вера мало-помалу испарилась. От детской религиозности остались в ней лишь смутные духовные запросы, стремление преклоняться перед чем-то великим и возвышенным.

В той среде польской интеллигенции, к которой принадлежала Маня, намечалась тенденция оставить "несбыточные надежды". Довольно стихийных выступлений за автономию! Важно одно: работать, поднимать в Польше народное образование в противовес царским /русским/ властям, которые сознательно держали народ в духовной темноте.

Маня становится слушательницей так называемого "Вольного университета", в котором читались курсы анатомии, естественной истории и социологии. Их вели профессора-добровольцы, помогавшие молодёжи расширить свой кругозор. Эти лекции читались тайно. Если бы полиция накрыла их, всем грозило бы тюремное заключение.

Сорок лет спустя Мария писала: "... Я продолжаю верить в идеи, руководившие в то время нами, лишь они способны привести к настоящему прогрессу общества. Не усовершенствовав человеческую личность, нельзя построить лучший мир. С этой целью каждый из нас обязан работать над собой, над совершенствованием своей личности, возлагая на себя определённую часть ответственности за судьбу человечества; наш личный долг – помогать тем, кому мы можем быть наиболее полезны". Молоденькая девушка ещё не понимает, что ей необходимо разобраться в своих стремлениях и на чём-либо остановиться. Пока же с одинаковой восторженностью она отдаётся и патриотическим чувствам, и гуманистическим идеям, и своим интеллектуальным запросам.

Несмотря на влияние новых идей, несмотря на бурную деятельность, она по-прежнему очаровательна. Хорошее, строго выдержанное воспитание, пример целомудренной семьи охраняли её юность и не давали впадать в крайности. Восторженность и даже страстность всегда сочетались в ней с изяществом, с каким-то сдержанным достоинством. Никогда не замечали у нее революционной позы или подчеркнуто разнузданных манер. Самобытная, независимая Маня никогда не скажет жаргонного словца. Ей никогда не придёт в голову закурить. Но великодушная девушка огорчена. После смерти матери её сестра Броня взяла на себя всё бремя хозяйственных забот. Она стала замечательной хозяйкой, но Маня знает её тайную мечту: поехать в Париж, получить там медицинское образование, так как по уставу Варшавского университета туда не допускают женщин, вернуться в Польшу и стать земским врачом. Броня уже скопила немного денег, но жизнь за границей так дорога! Сколько лет ещё надо ждать!

В тревоге из-за упадка духа и явной нервозности Брони Маня забывает свои честолюбивые мечты. Забывает своё не меньшее влечение к "земле обетованной", свою заветную мечту: перенестись через тысячи километров, отделявших её от Сорбонны, утолить самую важную потребность своей природы – жажду знания, и, вернувшись с этим драгоценным багажом в Варшаву, стать скромной наставницей своих дорогих поляков.

И вот однажды Маня подходит к сестре:

– Броня, уроками по полтиннику мы никогда не выпутаемся из такого положения. Давай заключим союз. Если мы будем биться каждый за себя, ни тебе, ни мне не удастся поехать за границу. Сначала ты будешь жить на свои деньги. А потом я так устроюсь, что буду посылать тебе на жизнь, папа тоже. А вместе с тем, я буду копить деньги и на своё учение в дальнейшем. Когда же ты станешь врачом, поеду учиться я, а ты мне будешь помогать. Я поступлю гувернанткой. Мне будут обеспечены квартира, стол, прачка, а сверх того, я буду получать в год рублей 400, а то и больше.

На глазах Брони выступают слезы. Её волнует мысль, что Маня, давая ей возможность теперь же приступить к высшему образованию, обрекает себя на безрадостную ремесленную работу, мучительные ожидания. Маня настаивает на своём.

В сентябре 1885 года в агентстве по найму молоденькая 17-летняя девушка, хорошо владеющая немецким, русским, французским и английским, ищет себе место гувернантки. Эта девушка – Мария Склодовска.

С этого времени начинаются шестилетние мытарства Марии сначала в Варшаве, потом и вдали от дома по чужим семьям. В разное время в письмах к родным и близким знакомым она так описывает свою жизнь.

10.12.1885. "Здесь играют в либерализм, а на самом деле в доме царит беспросветная тупость. Приторно подслащённое злословие заливает всех, не оставляя на ближних ни одной сухой нитки. Здесь я постигла лучше, каков род человеческий. Я узнала... что нельзя иметь дело с людьми, испорченными своим богатством".

03.02.1886. "В этой местности все бездельничают, думают только об удовольствиях".

05.04.1886. "Какие разговоры в обществе? Сплетни, сплетни и ещё раз сплетни. Темы обсуждений: соседи, балы, вечеринки и т.п.... Они не плохи как люди, есть даже умные, но воспитание не развивало их умственных способностей, а здешние бессмысленные и беспрестанные увеселения рассеяли и данный от природы ум".

Естественно, что такая смелая и своеобразная личность, как Мария, не может долго вести подобный образ жизни. Раньше она мечтала "просвещать народ". В деревне, где она работает, большинство ребятишек неграмотны. Тех же немногих, что ходят в школу, учат русской грамоте. Как было бы хорошо организовать для них тайные уроки польской грамоты, раскрыть юным умам красоту родного языка, родной истории!

Эти прекрасные мечтания не могут быть пустыми, когда они возникают в сознании такого человека, как Мария. И вот она начинает давать бесплатные уроки маленьким полякам, чётко понимая, что "если донесут, то нам грозит Сибирь".

И всё же, главная мечта Марии не учить, а учиться. Двенадцать первых месяцев в удушающей атмосфере провинции подточили былые надежды юной девушки. Маня ясно видит создавшееся положение, по всей видимости – безвыходное. Но она с отчаянным упорством сопротивляется самопогребению. Какой могучий инстинкт заставляет Маню садиться за свой рабочий стол, брать из библиотеки и читать книги по социологии и физике, расширять свои познания в математике путём частой переписки с отцом! Всё это кажется окружающим настолько бесполезным, что Манина настойчивость вызывает удивление. Заброшенная в деревенскую усадьбу, Маня осталась без руководства и советов. Почти ощупью она блуждает в лабиринте тех познаний, которые ей хочется приобрести, но устаревшие учебники дают их только в общей форме.

Временами она чувствует полный упадок сил. В своём письме в декабре 1886 года Мария пишет:

"Каковы мои планы на будущее? Их нет, или, точнее, они есть, но до такой степени незатейливы и просты, что и говорить о них нет смысла: выпутаться из создавшегося положения, насколько я смогу, а если не смогу, то проститься со здешним миром – потеря невелика, а сожалеть обо мне будут так же недолго, как и о других людях".

Немалую роль в таком настроении сыграл сын её хозяев, который влюбился в Марию. Маня тоже увлеклась очень красивым, очень милым студентом. Ей не исполнилось девятнадцати. Он чуть постарше. И они стали думать о брачных узах. Однако, когда молодой человек спросил родителей, одобряют ли они его сватовство, ответ последовал немедленно: "Брать в жёны гувернантку неприлично". То обстоятельство, что девушка из хорошей семьи, блестяще образованна, морально безупречна, – всё это ничто в сравнении с короткой фразой: "Брать в жены гувернантку неприлично". Всё было кончено. Маня, уязвлённая презрением со стороны людей, не стоящих её, решила выбросить из головы мысль о личном счастье.

Неудачная любовь, обманутые надежды на высшее образование, постоянная жестокая нужда – все эти испытания вызывают у Мани стремление забыть о собственной судьбе, и её мысли снова обращаются к семье. Не для того, чтобы пожаловаться на горечь своих чувств. Её письма полны добрых советов и предложений. Но иногда в них всё же проскальзывает лютая тоска. 24.01.1888 г. Маня пишет Броне:

"Я потрясена романом Ожешко "Над Неманом". В этой книге все наши мечты, все страстные беседы, от которых пылали наши щёки. Отчего, отчего рассеялись эти мечты? Я льстила себя надеждой трудиться для народа, вместе с ним, – и что же? Я еле-еле научила читать какой-нибудь десяток деревенских ребятишек. А пробудить в них сознание самих себя, их роли в обществе, об этом не может быть и речи. Ах, боже мой! Как это тяжело. Я чувствую себя такой ничтожной, такой никчёмной".

Такие настроения могли бы убить слабого человека, но Мария, уже в который раз, доказывает, что у нее очень сильный характер и бесконечная устремлённость к знаниям. Именно это помогает ей выжить. И вот в конце того же 1888 года в письме от 25.11 мощно зазвучали слова человека, умеющего стать выше своей судьбы:

"Я на всё реагирую очень остро, болезненно, потом я встряхиваю себя, моя крепкая натура берёт верх, и мне кажется, что я избавилась от какого-то кошмара... Основное правило: НЕ ДАВАТЬ СЛОМИТЬ СЕБЯ НИ ЛЮДЯМ, НИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ... Жажда новых впечатлений, перемены настоящей жизни, движения охватывают меня с такой силой, что я готова наделать величайших глупостей, лишь бы моя жизнь не осталась навсегда такой, как есть".

Наконец, 23.09.1891 г., накопив немного денег, Мария пишет сестре:

"Решай, можешь ли ты действительно приютить меня, так как я готова выехать".

Если Броня не ответила телеграммой, то только потому, что телеграмма – слишком большая роскошь. Если Маня не вскочила в первый же поезд, то только потому, что надо было как можно экономнее организовать это большое путешествие.

Польская молодёжь в Сорбонне бедна, но всё же устраивает вечеринки в рождественский сочельник. Когда скульптор Вашинковский устроил патриотический спектакль с живыми картинами, на Мари пал выбор, чтобы воплотить главное действующее лицо – "Польшу, разрывающую свои оковы". В этот вечер суровая студентка сделалась неузнаваема. На ней была классическая туника, окрашенная в национальные цвета Польши. Белокурые волосы обрамляли её решительное славянское лицо с чуть выступающими скулами и свободно падали на плечи. Узнав об этой вечеринке, отец Мари, хорошо знакомый с проявлениями деспотизма царского правительства России в Польше, пишет дочери 31.01.1892 г.:

"Я крайне сожалею о том, что ты принимала такое активное участие в организации этого театрального представления. При всей своей невинности торжество такого рода привлекает внимание к устроителям, а ты, конечно, знаешь, что в Париже существуют люди, которые весьма старательно следят за вашим поведением, записывают имена всех, кто выдвигается вперед, и посылают свои сведения сюда для их использования в различных целях. Это может стать источником крупных неприятностей и даже закрыть этим лицам доступ к определённым профессиям".

Подействовало ли тут большое влияние старика Склодовского, или же здравый смысл самой Мари воспротивился бесплодной суете? Вероятнее, что сама девушка очень скоро увидела, насколько эти безобидные развлечения мешают спокойному труду... Не для того приехала она во Францию, чтобы участвовать в живых картинах, а каждая минута, не посвященная учению, – потерянное время.

Легко и весело живётся Мари в семье своей сестры, но там нет возможности сосредоточиться, да и до Сорбонны целый час езды. Мари снимает маленькую комнату. Отныне три с лишним года будут посвящены только учению. Это жизнь, согласная с её мечтой, жизнь суровая, как у подвижников-монахов. Мари слишком дорожила своим спокойствием, чтобы заботиться о комфорте. Всё обдумав, она вычеркнула из планов своей жизни всякие развлечения, дружеские вечеринки... Она приходит к убеждению, что материальная сторона жизни не имеет ни малейшего значения, что она просто не существует. У неё малюсенькая комнатка со слуховым окошком на скате крыши. В это окно, прозванное "табакеркой", виден квадрат неба. Ни отопления, ни освещения, ни воды.

И вот в такой комнате Мари расставляет своё имущество: складную железную кровать с матрацем, привезённым из Польши, железную печку, простой дощатый стол, кухонный стул, таз. За ними следует керосиновая лампа с абажуром ценой в два су, кувшин для воды, которую надо брать из крана на площадке лестницы, спиртовая горелка размером с блюдечко, которая в течение трёх лет служит для готовки еды. У Мари есть ещё две тарелки, нож, вилка, чайная ложечка, чашка и кастрюля. Наконец, водогрейка и три стакана. В тех редчайших случаях, когда бывают у неё гости, закон гостеприимства остаётся в силе: хозяйка разжигает маленькую печку с трубой, протянутой сложными извивами по комнате. А чтобы усадить гостей, вытаскивает из угла большой пузатый коричневый чемодан, обычно используемый в качестве платяного шкафа и комода.

Никакой прислуги: плата даже приходящей на час в день прислуги обременила бы до крайности бюджет Мари. Отменены расходы на проезд: в любую погоду Мари идёт в Сорбонну пешком. Минимум угля: один-два купленных в лавочке на углу мешка брикетов на всю зиму, причём Мари сама перетаскивает их вёдрами на шестой этаж по крутой лестнице, останавливаясь на каждой площадке, чтобы передохнуть. Минимум затрат на освещение: как только наступают сумерки, студентка бежит в благодатный приют, именуемый библиотекой Сент-Женевьев, где тепло и горит газ. Там бедная полька садится за столик и, подперев голову руками, работает до самого закрытия библиотеки, до десяти часов вечера. Дома надо иметь запас керосина, чтобы хватило на освещение до двух часов ночи. Только тогда Мари с красными от утомления глазами бросается в постель.

Из скромной области практических познаний Мари усвоила только одно – умение шить. Это не значит, что она покупает отрез дешёвой материи и шьёт себе новую блузку. Свои варшавские платья Мари старательно чистит, чинит, чтобы придать им сносный вид. Из-за нежелания тратить уголь, а также по рассеянности она почти не топит печки с извилистой трубой и пишет цифры, уравнения, не замечая , что от холода плечи у неё дрожат, а пальцы деревенеют. Она не может тратить целый франк и целых полчаса, чтобы изжарить эскалоп! Редкий случай, если она заходит к мяснику, а ещё реже в кафе: чересчур дорого. В течение многих недель питание состоит из чая и хлеба с маслом. Когда ей хочется попировать, она заходит в любую молочную Латинского квартала и съедает там два яйца или же покупает какой-нибудь фрукт, маленькую плитку шоколада. Вставая из-за стола, она нередко чувствует головокружение и, едва успев добраться до постели, падает без чувств. Придя в себя, Мари задаёт себе вопрос, почему она упала в обморок, думает, что заболела, но и болезнью пренебрегает так же, как и всем остальным. Ей не приходит в голову, что вся ее болезнь – истощение от голода, а обмороки – от общей слабости...

Работать! Работать! Мари вся целиком уходит в занятия и, вдохновившись успехами, чувствует себя способной познать всё, что добыто людьми в области науки. Былые планы, очень скромные, теперь растут и ввысь и вширь. Её мышление так четко, ум настолько ясен, что никакая безалаберность не может сбить её с пути. Она держится благодаря железной воле, несломимому стремлению к совершенству и невероятному упорству. В 1893 году Мари получает диплом по физическим наукам, заняв первое место по оценкам, а в 1894 году – диплом по математическим наукам, заняв второе место.

Решив в совершенстве овладеть французским языком, Мари досконально изучает орфографию и синтаксис, изгоняет малейшие следы польского акцента. Июль 1893. Спешка. Страшные экзамены. Мари до того нервничает, что буквы пляшут у неё перед глазами, и в течение нескольких минут она не в состоянии даже прочесть роковой лист бумаги, на котором изложены задача и вопросы "по всему курсу". После сдачи работы наступают томительные дни ожидания. Торжественный день, когда объявляют результаты экзаменов. И вот среди наступившей тишины она слышит первым, самым первым, свое имя: "Мари Склодовска". Никому не понять её волнения!

Пробил час каникул, отъезда домой – в Польшу.

Но как только приближается осень, Мари охватывает щемящее чувство. Где добыть денег? Даже тех сорока рублей – её месячного бюджета, включающего собственные сбережения и небольшие дотации, получаемые от отца, ей не найти. Собственные сбережения иссякают. В 1893 году положение дел казалось безнадёжным, и Мари уже была готова отказаться от возвращения в Париж, как вдруг произошло чудо. Подруга Мари, панна Дидинская, уверенная в том, что Мари предстоит большое будущее, перевернула в Варшаве всё вверх дном и добилась для Мари стипендии из фонда Александровича, назначаемой достойным студентам, желающим продолжать за границей свои научные занятия.

600 рублей! 15 месяцев жизни!

В Париже она снимает комнату, которую в письме к брату Юзефу 15.09. 1893 г. характеризует так:

"Окно затворяется плотно, и когда я всё устрою, то в ней не будет холодно, тем более, что пол не каменный, а паркетный. По сравнению с моей прошлогодней комнатой – это просто дворец".

В марте 1894 года Мари в письме делится с Юзефом своими мыслями и о работе:

"... Я затрудняюсь описать тебе подробно мою жизнь, настолько она однообразна. Но я не томлюсь её бесцветностью и жалею только об одном, что дни так коротки и летят так быстро. Никогда не замечаешь того, что сделано, видишь только то, что остаётся совершить, и если не любить свою работу, то можно потерять мужество... Жизнь, как видно, не даётся никому из нас легко. Ну, что ж, надо иметь настойчивость, а главное, уверенность в себе. НАДО ВЕРИТЬ, ЧТО ТЫ НА ЧТО-ТО ГОДЕН И ЭТОГО "ЧТО-ТО" НУЖНО ДОСТИГНУТЬ ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО".

Чудесная стипендия Александровича! Мари старается любым путём растянуть эти 600 рублей, чтобы остаться подольше в раю лабораторий и лекционных залов. Через несколько лет Мари выкроит 600 рублей из своего первого гонорара за технологическую работу, заказанную ей Обществом поощрения национальной промышленности, и отнесёт их в секретариат фонда Александровича, ошеломив весь комитет небывалым в его истории возвратом ссуды.

Мари приняла стипендию как знак доверия, как залог чести. По прямоте своей души она считала бы бесчестным задержать чуть дольше деньги, которые сейчас же могут стать якорем спасения для другой бедной девушки.

Мари создала себе свой мир, неумолимо требовательный и признающий одну страсть – науку. Конечно, в нём находили своё место и родственные чувства, и любовь к порабощенной отчизне. Но только это! Ничто другое не имеет значения, не существует. Таково жизненное кредо 26-летней девушки.

  

В течение вечера, проведённого в комнате тихого семейного пансионата, где поселились Ковальские, непосредственная взаимная симпатия сближает двух физиков – француза и польку.

У 35-летнего Пьера Кюри совсем особенное обаяние, сочетающее большую серьёзность с беспечной мягкостью. Он всегда сдержан, никогда не повышает голоса; в нём объединяются могучий ум и благородная душа. Как это странно, думает Кюри, говорить с молодой очаровательной женщиной о любимой работе, употребляя технические термины, называя сложные формулы, и в то же время видеть, что она воодушевляется, всё понимает и даже иногда возражает с ясным пониманием дела... Как это приятно!..

Ему хотелось бы увидеть её ещё раз. Ещё много раз.

Проходит несколько месяцев. По мере роста их взаимного уважения и симпатии крепнет дружба, растут интимность, взаимное доверие. В Польше, куда Мари уезжает на каникулы, её настигают письма, написанные корявым, немного детским почерком. Письма прекрасные, чудесные...

Пьер Кюри – Мари Склодовской, 14 августа 1894 года:

"...По-моему, Вы несколько преувеличиваете, уверяя, что вполне свободны. Все мы, по крайней мере, рабы наших привязанностей, рабы предрассудков, даже не своих, а дорогих нам лиц, мы должны зарабатывать на жизнь и вследствие этого становимся лишь колесиком в машине. Самое тяжкое – это те уступки, какие приходится делать предрассудкам окружающего нас общества, больше или меньше, в зависимости от большей или меньшей силы своего характера. Если делаешь их слишком мало, тебя раздавят. Если делаешь чересчур много, ты унижаешь себя и делаешься противен самому себе".

Пьер Кюри – Мари Склодовской, 17 сентября 1894 года:

"...Наконец-то Вы приедете в Париж. Я горячо желаю, чтобы мы стали, по крайней мере, неразлучными друзьями. Того ли мнения придерживаетесь и Вы?... Я показал Вашу фотографию своему брату. Не виноват ли я? Он нашёл, что Вы очень хороши".

Человека науки тянет к Мари и порыв страсти, и в то же время высшая духовная потребность. То, что его привлекает и так чарует в ней, – это её полная преданность научной работе, предчувствие её одарённости, а также её мужество и благородство. У этой изящной девушки и характер, и дарования большого ученого.

Свои намерения он мягко излагает мадемуазель Склодовской. 14 июля 1895 года брат Мари, Юзеф, присылает ей из Варшавы тёплое согласие семейства Склодовских на брак, а 26 июля пани Склодовска стала мадам Кюри. Ни белого платья, ни золотых колец, ни свадебного пира. Никакого церковного обряда: Пьер – вольнодумец, а она перестала ходить в костёл. Не было и нотариуса, так как у сочетающихся браком нет ровно ничего, кроме двух сверкающих велосипедов, купленных накануне благодаря денежному свадебному подарку одного родственника.

В эти счастливые дни завязываются прекраснейшие из уз, какие когда-либо соединяли мужчину и женщину. Два сердца бьются в унисон, два одарённых мозга привыкают мыслить сообща. Мари нельзя было выйти замуж ни за кого другого, кроме этого физика, умного и благородного человека. Пьеру нельзя было жениться ни на какой другой женщине, кроме этой белокурой, живой и нежной польки, которая умеет быть на протяжении нескольких минут ребячливой и серьёзной, товарищем и подругой, учёным и возлюбленной.

Жизнь Мари стала сложнее: помимо любимого труда на неё падают все будничные утомительные обязанности замужней женщины.

Пьер зарабатывает в Школе физики 500 франков в месяц. Пока Мари не получит диплома на право преподавания во Франции, эти 500 франков останутся единственным средством существования супружеской четы.

Ребяческое самолюбие подзадоривает Мари. Она читает, перечитывает поваренную книгу, добросовестно делает на полях пометки, описывая в строго научных терминах свои опыты, провалы и удачи.

Второй год замужества. 12.